Вот уже много лет в мемуарной литературе, в аналитических изданиях, статьях уважаемой газеты «Комсомольская правда» и т.д. и т.п., посвященных катастрофам и авариям подводных лодок, авторы регулярно используют фотографию советского подводного ракетною крейсера проекта 667-Б, по классификации НАТО «МУРЕНА», с замечательно поврежденным носом и хорошо помятой рубкой.

Везде это преподносится как столкновение подводного крейсера с американской подводной лодкой в полигонах боевой подготовки Северного Флота. Ни время, ни место данного эпизода, указываемые в этих источниках, не совпадают с сутью происшедшего. Интригует ещё и то, что ни в одном известном мне документальном перечне аварий и столкновений подводных лодок об этом эпизоде нет никаких сведений. Как бы «море хранит свои тайны».

Море пускай хранит множество тайн, но этот живой, помятый ратным трудом стратегический атомоход как-то не согласен с той походя определённой ему какими-то специалистами ролью.

У подводников и у тех, кто интересуется историей подводного флота, невольно из-за скудости информации возникают очень далекие от истины предположения и домыслы об этом загадочном эпизоде холодной подводной войны. А ведь внутри помятого железа находились 144 моряка-подводника, и ни у одного из них уважаемые авторы не помыслили как-то прояснить, что же было на самом деле. Уж совсем не грех было бы пообщаться и с командиром корабля, он ещё пока здравствует.

На мою попытку подсказать автору книг, где регулярно смотрит на читателя эта фотография, г-ну Мормулю Н.Г. про истинное положение вещей я получил замечательный ответ: «Я уже забыл об этом случае!» Это Вы забыли, уважаемый Николай Григорьевич, поскольку Вы там не присутствовали, но позвольте помнить это экипажу и, извините, командиру атомохода.

Так вот. Пусть уважаемые подводники простят мне интригующее начало моего вступления. Я попытаюсь прояснить, как все происходило на самом деле.

Я, капитан I ранга Батаев Вячеслав Михайлович, ныне уже в отставке, командовал этим кораблем в том самом боевом походе, когда произошло столкновение с чем-то неизвестным, но менее массивным, чем мой подводный аппарат, внешние последствия которого зафиксированы на этой фотографии. В должности командира данного проекта РПКСН это была моя восьмая боевая служба. Я уже шесть лет командовал данным кораблём.

Наш экипаж был опытной, хорошо сплаванной командой, и я до сих пор низко кланяюсь всем матросам, мичманам, офицерам за то, что имел честь и счастье командовать ими и успешно ходить в любые широты, куда бы нас ни занесло Боевое Распоряжение. Спасибо вам, мужики!

В том 1982 году наш корабль должен был выйти в месяце марте на боевую службу согласно цикличному графику несения Боевых служб стратегическими подводными лодками. Экипаж в полной мере отработал и сдал все положенные курсовые задачи. Выполнил с отличными оценками практические, ракетную и торпедные стрельбы и был полностью готов к выходу в море для несения боевой службы. Районы боевого патрулирования и маршруты переходов нам не были известны, т.к. они определялись Боевым распоряжением Генштаба и ГК ВМФ. Обычно наши корабли (РПКСН) несли боевую службу одиночно, соблюдая максимальную скрытность, находясь в установленной командованием готовности на применение ракетного оружия.

К моменту окончания подготовки к выходу в море мы узнали, что по решению Главного штаба ВМФ нашей лодке предстоит часть похода провести в составе тактической группы подводных лодок. По замыслу наш подводный крейсер на переходе должна была охранять ПЛА проекта 705 «К-123». Это атомоход из серии полуавтоматов с жидкометаллическим реактором и экипажем, практически полностью состоявшим из офицеров. Ее задачей являлось отвлечение на себя противолодочных сил вероятного противника, уничтожение их с началом боевых действий, способствование отрыву РПКСН от сил ПЛО супостата для дальнейшего выполнения стратегической задачи.

Идея эта не нова, но апробировалась она крайне редко, только в масштабах флотских учений. Не существовало и, боюсь, не существует и до сегодняшнего времени чёткой технической возможности нашими гидроакустическими средствами при обнаружении шумящего подводного объекта надёжно определить: «Я есть Свой». Это называется системой опознавания. Лётчики такой проблемы не имели, у них есть и техника, а ещё и глаза, у нас же только совсем не музыкальные уши и штампованный перечень классификационных акустических признаков шумящих целей.

Любой шумящий объект становился предметом тщательного анализа и рассматривался как возможный противник. Вопрос для шестиклассника: было двое, стало трое. Кто чужой? Как определить «казачка»? Берег, Москва на всё даст ответы, но потом в выводах, перелопатив грузовик ими же наваянных документов, отловят какие-то несоответствия и затем у метро «Арбатская» или «Лермонтовская» будут верещать о глупости командира того «самотопа», когда его акустики и он сам не смогли распознать шумящий объект.

Специалисты безграмотно классифицировали, а командир, не пережевав, проглотил их доклад. А акустики, между прочим, квалифицированные офицеры-инженеры, выпускники ВВМУРЭ им. Попова, но у них нет каждодневного тренинга, а слушать и различать шумы может только человек, которого Господь или природа отметила этим даром. Это я даже не о слухе радиста, хороший акустик из другой ипостаси, это явление штучное как талант. Призывные же комиссии в военкоматах направляли на эту военную специальность пареньков не всегда отличающих шум паровоза от грохота отбойного молотка. Сколько таких бульдозеристов по гражданской специальности приходилось называть акустиками.

Командир может доверять опытному слухачу — старшине или мичману, но не волен игнорировать доклад их командира — начальника Радиотехнической Службы. На подводном языке это называется классификация цели. И командир утверждает или не утверждает то, что ему докладывает начальник РТС, сообразуясь со своими знаниями, опытом и тактической обстановкой в данный момент и принимает своё решение.

По прибытии ПЛА «К-123» в нашу базу Гремиха, незабвенной памяти командующий 11-й флотилией подводных лодок вице-адмирал Устьянцев Александр Михайлович пригласил меня и командира «К-123» капитана I ранга Булгакова В.Т. для инструктажа и разрешения возникших у командиров лодок тактических вопросов. Старшим в тактической группе был назначен командир РПКСН, т.е. я. На маршруте движения в целях безопасности подводные лодки были эшелонированы по глубине: верхний эшелон для РПКСН, нижний — для ПЛА.

Требовалось соблюдать полное радиомолчание. Связь — по необходимости, акустическая (ЗПС — звукоподводная связь) в кодовом режиме, используя таблицу условных сигналов. При движении, по возможности, находиться в зоне акустической слышимости взаимных шумов. В таком режиме и следовать до точки расхождения. Далее каждая подводная лодка следует по собственному плану.

В базе проверили практическую совместимость на взаимную работу гидроакустических комплексов РПКСН МГК-100 «Керчь» и ПЛА ГАК «Енисей». Все работало замечательно. После выхода в море и встречи в назначенной точке группа, проведя опознавание по ЗПС, двинулась генеральным направлением в Северный Ледовитый океан. Плавание проходило спокойно. Периодически РПКСН прослушивала шумы ПЛА. т.е. та, «крутясь» на разных дистанциях вокруг РПКСН. выполняла свои охранные функции.

В моей памяти несколько размыты хронологические моменты и какие-то детали, но последовательность фактических событий сохранилась выпукло и отчетливо.

Неожиданно на третьи сутки от ПЛА четырежды был получен один и тот же цифровой закодированный сигнал. В нашем конкретном случае каждая кодограмма не декодировалась, но из четырех кодограмм методом сопоставления получалась информация: «Авария. Нуждаюсь в помощи!». Нелишне заметить, что скорость прохождения акустического сигнала в воде в 200.000 раз медленнее радиосигнала. В этом случае резко возрастает непредсказуемое участие объективных помех.

Шумов ПЛА не было слышно уже около полутора часов. Наши запросы в направлении пришедших сигналов оставались без ответа. Ситуация требовала принятия мер для прояснения обстановки, и я принял решение, нарушая скрытность, всплыть под перископ. Я моряк, а полученная кодограмма — сигнал сродни SOS. Время мирное, и штабы переживут это нарушающее мою скрытность решение.

Я предположил, что ПЛА в тяжелой аварийной ситуации всплыла в надводное положение и дала аварийный радиосигнал по флоту. РПКСН всплыл под перископ и открыл радиовахты в общих и аварийных радиосетях. В первых сетях шла обычная работа, в аварийных же царило полное радиомолчание. Всплыв под рубку, многократно обследовал горизонт радиолокационной станцией на всех шкалах дальности. Надводных целей обнаружено не было.

Это меня несколько успокоило и я, оставаясь на перископной глубине, продолжал следовать своим маршрутом синхронно с плановой подвижной точкой. Через несколько часов услышали вначале слабые, затем усиливающиеся шумы нашей драгоценной пропажи. Акустики классифицировали шумы как шумы ПЛА «К-123». На наши запросы по ЗПС ПЛА не отвечала, но, тем не менее, тревога улеглась: жив курилка!

Вздохнув облегченно, погрузились и пошли дальше. Уже ближе к точке расставания контакт был окончательно потерян, и РПКСН пошел своим маршрутом. Только после возвращения в базу по слухам узнали, что на ПЛА были серьезные проблемы с ядерной энергетической установкой и её отбуксировали в г. Северодвинск. В 2002 г., встретившись с командиром «К-123», я попросил его прояснить былой эпизод. Командир был очень сдержан, и я его понимаю.

Далее желобом Франц-Виктория вышли в Северный Ледовитый океан под мощные ледовые поля и продолжили боевое патрулирование, смещаясь генеральным направлением к северу.

Экипаж в предыдущих боевых патрулированиях накопил весомый опыт плавания подо льдами (мои перископные фотографии надводной ледовой обстановки неплохо иллюстрируют мемуары Главнокомандующего ВМФ Чернавина В.Н. и Мормуля Н.Г.), и я прекрасно понимал, что ледовый панцирь над головой толщиной от двух до тридцати метров требует почтительного отношения к себе, и только грамотное и четкое исполнение каждым подводником своих профессиональных обязанностей поможет исключить даже мелкие промахи и непредсказуемые случайности.

Началось патрулирование в Северном Ледовитом океане. Не буду рассматривать всю систему навигационного обеспечения плавания в этих районах. Собственная инерциальная система навигационного комплекса «Тобол-5» и частично космическая навигация позволяли плавать с достаточной точностью. Остановлюсь на одном.

После пересечения курсом на север определенной широты закончились навигационные путевые карты на районы патрулирования. Их просто не существует в нашей гидрографии. Но это не беда. Перешли для счисления на карты-сетки. Не мне первому, не мне последнему приходилось и придется по ним плавать. Это чистый лист картографической бумаги с обозначенной широтной шкалой. Долготы наносит штурман, в зависимости от долгот района плавания. Это обычная практика при переходе океанами, где глубины давно измерены, и моряки в океане свободны от возможности очутиться на неожиданном мелководье.

Другое дело Северный Ледовитый океан. Если вблизи северных островов промеры в течение века делались и им с определенной степенью осторожности можно верить, то ближе к приполюсным районам такая уверенность значительно уменьшается. Неоднократно включая эхолот, ожидаешь глубину1000 м по Генкарте, а получаешь300 м при собственной глубине погружения150 м. Правильно говорят, что «океан таит в себе …», но и корабль с экипажем «таит в себе …». Сдается мне, что наши гидрографы и океанологи решили, что хребет Ломоносова найден, назван, а дальше не бойся, кругом глубоко. Так, да не так.

Поспрошайте живых командиров и штурманов-подводников об этом. Наверное, услышите что-то интересное и фольклорное. Конечно, нашим океанологам и гидрографам сподручнее работать на Большом Барьерном Рифе у Австралии, чем в четвёртом океане, который кличут Северный Ледовитый, талдыча от букваря до энциклопедий, что он наш, родимый, поморский. Ну и плавай родной подводный люд без карт, а по одному только государеву промыслу. Согласен, если бы только за рыбой ледяной, но куда девать эти «Мама, не балуй» в ракетных шахтах и торпедных аппаратах. Но что делать, куда послали, там и крутись!

Осторожность и еще раз осторожность. Поэтому выбор глубины погружения диктовался оптимальным диапазоном 90-120 м. Эхолот и эхоледомер использовались достаточно часто, а телевизионная система МТ-70 для наблюдения за тем, что над лодкой, постоянно. Не следует забывать, что плавание подо льдом начиналось в самом начале апреля, когда полярный день короток, освещенность горизонта невелика, а зимний лед еще крепок. Согласно поставленной РПКСН задаче, необходимо, особенно перед сеансом связи, активно искать полыньи или тонкий лед и всплывать на связь в этом месте для получения приказания или информации.

Организация и способ приледнения такого тяжелого корабля был отработан безукоризненно, и прикосновение носовой оконечностью корабля и рубки ко льду происходило трепетно и нежно. Командир БЧ-5 капитан 2 ранга Гужов Борис Петрович всегда делал это мастерски, и я шуткой: «Петрович! По возвращении с меня 150 с прицепом и хор имени Пятницкого», что означало: 150 г водки, кружка пива и банка килек пряного посола — отмечал это умение.

В промежуток между сеансами связи при движении лодки велось тщательное наблюдение за ледовой обстановкой, наносились на карту тонкий лед, полыньи и разводья, их размеры и конфигурация. Но нужно отметить, что уже через час после фиксации при возвращении на это место мы их не находили, т.к. подвижка льда полностью меняла картину. Точность же плавания в этот часовой промежуток была высокой. Штурмана, возглавляемые опытным штурманом капитаном 3 ранга Кузнецовым Михаилом Михайловичем, добрейшим человеком с необыкновенно умными руками, резюмировали изменение в ледовой ситуации как «броуновское движение».

Здесь мне бы хотелось остановиться на имевшихся на корабле средствах наблюдения за гидроакустической обстановкой, что позволит понять последующий ход событий.

Как уже упоминалось, на РПКСН установлен гидроакустический комплекс (ГАК) МГК-100 «Керчь», который представляет собой несколько гидроакустических станций различного предназначения, логически объединенных и управляемых с одного командно-информационного пульта. На момент разработки и его установки на первых кораблях это был существенный шаг вперед, а эксплуатация в морских и океанских условиях показала хорошие результаты: резко увеличилась дальность обнаружения шумящих объектов, а значит, расширилась свобода маневра наших подводных лодок при атаках надводных и подводных целей или уклонениях от противолодочных сил противника.

К 80-м годам он существенно устарел, а наше техническое и технологическое отставание в области гидроакустики было очевидным (не берусь утверждать это в плане научных разработок), но то, что технологически мы были в очень мягком месте — это точно. Комплекс не имел технического классификатора целей. Классификация движущихся целей производилась акустиками по частотным диапазонам, оборотам винтов, характеру двигателей, периоду качки и утверждалась командиром ПЛ, сообразуясь с тактической обстановкой. Кстати, наш противник уже имел техническую возможность записывать и держать в памяти «акустические портреты» всех наших кораблей, даже однотипных, с их индивидуальными акустическими особенностями.

Как ни горько признавать, но дальность обнаружения противником наших подводных лодок была в 2-5 раз выше возможностей советского подводного флота, что позволяло иностранным лодкам абсолютно спокойно осуществлять слежение за нашими всеми подводными лодками. А т.к. акустический комплекс на АПЛ это больше, чем уши (как ни парадоксально, но подводники «смотрят» ушами), то наши атомоходы получали у противника нелестные для нас определения: «ревущие коровы», «гангстеры с завязанными глазами», а командиров наших АПЛ из-за непредсказуемости маневров при проверках отсутствия слежения или иных манёврах — «бешеными Иванами». А «Иван» ни сном, ни духом не ведает, что его лодку «пасут».

Этот краткий экскурс в мир технических возможностей нашей гидроакустики проведен для того, чтобы более понятным было различие между плаванием в открытом море и в арктических и приполярных районах. Ледовые поля не стационарны. В движении льдины и поля трутся друг о друга, торосятся, переворачиваются, раскалываются и все это сопровождается акустическим возмущением водной среды, т.е. шумом. Отображение шума на электронных индикаторах ГАК превращается на экранах в сплошную засветку на всех частотных диапазонах. На электротермической бумаге самописцев идет густая пятнистая полоса.

Звуковой индикатор центрального поста выдает звуки во всем диапазоне частот слышимости человеческого уха: от комариного писка до пыхтящего паровоза через соловьиную трель, воя стаи волков, скрежета зубов, бури аплодисментов, переходящих в овацию и т. п. Сущая какофония! Акустики сдвигают наушники на затылок, меняются на вахте через 2 часа вместо 4-х, звуковой индикатор отключается. Только бумага самописцев покорно терпит все, покрываясь чернотой, да бытовой магнитофон «Комета» в меру своих шансонных возможностей накручивает этот акустический беспредел. Здесь существует реальная 99% вероятность не услышать «полезный шум» т.е. шум от цели.

По принятым положениям ПЛ, находясь на патрулировании, должна производить разведку гидрологического разреза по глубине, т.е. погружаться на глубину и специальной станцией замерять скорость распространения звука в воде, а она на разных глубинах различна и закономерность ее изменения до конца не познана. На основании полученных замеров строится график, определяется тип гидрологии и выбирается оптимальная глубина плавания в зависимости от тактической необходимости (своей скрытности, обнаружения надводных кораблей, ПЛ, атаки и др.).

Наш РПКСН также исполнял это узаконенное руководящими документами действо, и мы диву давались резким скачкам скорости звука. Перо самописца бегало от края до края шкалы, фиксирующей скорость распространения звука (это изменения до 50 м/сек) на считанных метрах погружения. После глубины 60 ми более изменения становились менее резкими и хаотичными, но ледовое царство продолжало свой нескончаемый концерт и какофония, ставшая «осознанной необходимостью», не уменьшалась.

Плавание продолжалось спокойно. Акустическое буйство держало в напряжении центральный пост, а остальные военморы хлебали. Уставной распорядок подводной походной жизни и она шла по заведенному распорядку. По установленному Боевым распоряжением графику мы приледнялись на сеансы связи по возможности к тонкому, от 3-4 метров толщиной, льду, если таковой находили при подготовке к приледнению, и принимали от командования текущую оперативную и политическую информацию.

Замполит днем проводил идейно-воспитательную работу с народом и писал свой отчет о ПолМорСосе (политико-моральном состоянии) этого народа в Политотдел.

Особист, в основном ночами, вел свою еще более трудную работу и также писал свой отчет в Особый отдел.

Старпом писал командиру «ЖУС» (журнал учета событий), ранее сей документ назывался «ЖБД» (журнал боевых действий), раз уж выполняем Боевую Службу, то не стоит путать События с Действиями, ибо первое, что произошло, а второе проявление энергии, деятельности. И лукавить поэтому не стоило бы. И ежесуточные планы Боевой подготовки.

Остальные писали и читали каждый свое. И читатели, и писатели доплыли таким образом до 9 апреля. Эти и последующие события память цепко и навсегда сохранила в нас.

В 03 час. 57 мин. по учебной тревоге приледнились на очередной сеанс связи. Толщина льда 4.5 — 5.0 м. Под килем 1000 м. Приняли информацию и начали погружаться, производя разведку гидрологического разреза. Скорость лодки 9.0 узлов. Где-то в 4 час. 26 мин. оператор БИУС кап.л-т Минаев Александр Георгиевич доложил: «Тов. командир, глубина 96 м, с 60 м идет изотермия» (скорость звука в воде постоянна). Я скомандовал боцману: «Держать глубину100 м. Право руля» и назначил курс следования по маршруту.

Чуть раньше в центральный пост зашел особист Ваня Ряховский, очень порядочный мужик и, дай Бог ему долгие лета, присел на сейф рядом с командирским креслом и шутя говорит: «Вячеслав Михайлович, что-то мы давно не играли аварийной тревоги», (видимо, имея в виду учебную тренировочную аварийную тревогу). Я ему в шутку ответил: «Что ты расстраиваешься, сейчас заиграем!».

Лодка уже легла на курс, глубина 99 м. Сидим, ждем от радистов бланки с принятыми радиограммами. Секунд через 30 после моего шутливого ответа от сильного двойного удара в носовой части я вылетел из кресла в открытую дверь центрального поста. Часы показывали 4 час.31 мин.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы «влететь» обратно в ЦП и ухватиться за трос астронавигационного перископа. Лодка погружалась с дифферентом 18 градусов на нос. Глубина погружения нарастала. Скорость упала до 7.0 узлов. Скомандовал: «Турбинам реверс (полный назад), пузырь в нос, рули на всплытие». В этот момент у меня появилась, как метко определил свое состояние во время аварийной ситуации летчик-испытатель Микоян С.А. «прозрачность мысли». Все вокруг виделось резко и отчетливо.

Время, казалось, непозволительно замедлилось, манипуляции боцмана и оператора пульта управления корабельными системами производились как при замедленном прокручивании киноплёнки, речь людей звучала растянуто. Физически хотелось всё ускорить. Такое же ощущение у меня было позднее, в другом месте и времени, во время ракетной стрельбы, когда ракета с уже работавшими в шахте двигателями призадумалась дольше положенного времени, прежде чем расстаться с кораблём и экипажем. Подводники поймут, что это может означать. В нынешней же ситуации опасений тоже хватало.

Больше всего я опасался, что от удара могла сработать аварийная, в том числе и 1 рода, защита реакторов, турбин и турбогенераторов. Но по вибрации лодки, по показаниям тахометров и падению скорости ощутил, что турбины заработали на задний ход. Позже выяснилось, что сигналы аварийной защиты выпадали, но офицеры-управленцы БЧ-5 грамотно их блокировали и исключили создание катастрофической ситуации. Особенно отличился кап. л-т Буцаев Василий Николаевич. Долгих лет ему жизни.

Лодка задержалась на глубине 186 м, выровнялась по дифференту и начала медленно всплывать. На глубине 45 м командир БЧ-5 кап.2 ранга Гужов Б.П. удержал лодку практически на «стопе». Эхоледомер показывал толщину льда 1.5 — 2.0 м. Можно было приледняться, чтобы тщательнее осмотреться в отсеках. Мне не хотелось отходить далеко от места столкновения, т.к. первая мысль о причине удара была: айсберг.

Приледнившись и поддув среднюю группу балластных цистерн, рубкой проломили лед. От места удара лодка отошла на 4.5 — 5.0 кабельтовых. После принятия докладов из отсеков и от командиров боевых частей о состоянии материальной части и не получив особо тревожных докладов, решил визуально через командирский перископ осмотреть горизонт.

С предосторожностью, очень медленно, руками контролируя натяжение тросов, подняли командирский перископ. Осмотрел горизонт. Было раннее утро. Солнце высотой 6-7 градусов просвечивало сквозь морозную дымку. Айсбергов по всему горизонту не наблюдалось.

Дал команду продуть среднюю группу, чтобы подвсплыть повыше, не рисковать поломкой перископа и более основательно осмотреться по горизонту. Отдраил верхний рубочный люк, вышел на мостик. Было очень морозно, и как-то совсем по-северному звенела тишина. Надо льдом возвышалась только рубка, носа и кормы видно не было. На ракетной палубе этаким «домиком» громоздились льдины весом в десятки тонн. Верхняя часть носа ограждения рубки была сильно помята, валялись осколки форточек и топового огня. Мощные крышки, закрывающие шахты выдвижных устройств, оставались закрытыми, но имели вмятины со стрелой прогиба до 3-х см. Айсбергов не наблюдалось. Вокруг были ледовые торосящиеся поля.

Для документирования надводной обстановки я попросил нашего хорошего фотографа-любителя кап. л-та Левчука Ростислава сделать панорамную съёмку всего горизонта через перископ с фиксацией лимба курсовых углов и компасной шкалой. Часть подводников через перископ полюбовалась «белым безмолвием».

Оставаться долго в таком положении из-за сжатия льдов было опасно и, «подбив» запасы воздуха, погрузились на глубину 90 м, следуя по плану.

Из докладов командиров боевых частей стало ясно, что серьезных повреждений оружия и механизмов нет. Четвертый торпедный аппарат с очень серьезной торпедой заполнялся водой, но поступление было незначительным, от 15 до 50 л/мин в зависимости от глубины погружения. Подводная акустическая обстановка по-прежнему не менялась. Родная какофония жила.

Из головы не выходила мысль: что же мы «поцеловали»? По недоуменно-вопросительным взглядам замполита и особиста почувствовал, что им не дает покоя профессиональный вопрос: «Когда ВЫ будете давать радио командованию о случившемся? Ведь есть документы, по которым Вы обязаны это сделать!». Я понимаю, они тоже «царевы люди» и тоже несут свою меру ответственности. Да, отвечаю, есть документы, и я под свою ответственность их нарушу, и вот почему:

Вы знаете, что серьезных повреждений нет. Экипаж и физически и морально здоров. Докладывать о столкновении на этой широте, на глубине 100 м с неизвестным предметом при отсутствии, как вы убедились, айсбергов, только ради требования документов? Нас непременно вернут в базу, даже если мы укажем, что в помощи не нуждаемся и готовы продолжить выполнение боевой задачи.

Представьте, какой будет переполох в Министерстве обороны, ВМФ, Кремле, сколько вопросов посыплется из всех командных мешков. Ответы нужно давать, часами находясь в надводном положении. Раздавит льдами к чертовой матери. Подводная лодка — это яйцо, она выдерживает большие забортные давления, но может треснуть от сжатия льдинами. И вот тогда никакой атомный ледокольный флот нам не поможет, он сюда не пробьется. Дублировать «Челюскина» и челюскинцев не хочется ни в трагическом, ни в героическом плане.

В лучшем случае прикажут вернуться самостоятельно. Вернемся с позором. Сами. Пунктик выполним, вселенский переполох устроим, но в глазах умных и грамотных подводников будем выглядеть унтер-офицерской вдовой. Не волнуйтесь. Придем — доложим. А там пусть решают, кто мы и чего стоим. А пока будем считать, анализировать, готовить отчетные документы по этой незадаче. Оба меня поняли и согласились со мной. И начали анализировать.

Для начала я попросил весь экипаж написать на мое имя рапорта и указать в них свое местонахождение на момент столкновения, какие команды подавались из центрального поста и в отсеках, как они выполнялись и всё, что каждый считает нужным доложить.

Ознакомившись с рапортами, мы не нашли неверных действий личного состава. Вот это и есть сплаванность экипажа, когда команды исполняются безошибочно, а экипаж грамотно действует в нестандартной ситуации.

Далее. Личный состав кормовых отсеков не отмечал никаких ударов в кормовой части корабля. При всплытии под рубку, как я уже отмечал, отсутствие каких-либо айсбергов еще больше утвердило меня в том, что предмет «поцелуя» был иной. Исправность электрических цепей кормового якорного огня на верхушке стабилизатора вертикального руля также говорила о том, что стабилизатор ничего не задел. И самое главное. Удар даже о нижнюю часть айсберга, как слабо деформирующегося объекта, был бы для РПКСН сокрушающим, а т.к. этот колосс неподвижен, то при создавшемся дифференте удар стабилизатором был бы неизбежен.

Через какое-то время после погружения старшина команды гидроакустиков мичман Щербаков Александр доложил (как он умудрился услышать!?): «Слышу шум винтов, предполагаю — подводной лодки». Самописец на фоне клякс и пятен в течение 3-4 минут вычертил закономерную траекторию изменения пеленга. Затем шум и отметка цели исчезли. Шум был записан на магнитофон, и в дальнейшем, по возвращении в базу пленки были переданы в акустическую лабораторию штаба Флота г. Северодвинска.

Я, вместе со штурманёнком, ст. л-том Петровым Андреем Владимировичем, в дальнейшем командиром новейшего подводного стратегического ракетоносца (ТАЙФУН), у которого по тем временам был навороченный калькулятор и собственная светлая голова, сели за расчеты и анализ предшествующих событий, обложившись руководящими документами.

Через двое суток в очередной сеанс связи получил разведсводку такого содержания: «Время, Широта. Долгота (Район мыса Нордкап). Английская атомная подводная лодка следует в надводном положении. Курс 210, скорость 6 узлов». Вот тут-то и вспомнилось про то, где может быть прикопана собачонка, и происшедшее начало представать под несколько иным углом.

Проглядывалось следующее: припомнился полузабытый «казачок». Иностранная ПЛА обнаружила нашу тактическую группу еще в Баренцевом море. Пользуясь преимуществом своего гидроакустического комплекса, она определила для себя главную цель — РПКСН и установила за ней скрытное слежение, целью которою являлось выявление маршрутов и районов нашего патрулирования и уничтожения в случае начала боевых действий. Помыслы неисповедимы. Продолжая слежение уже подо льдами, командир иностранной ПЛА где-то не рассчитал дистанцию. Не исключено, что из-за той же акустической какофонии. И на иностранной ПЛА гидроакустические комплексы тоже не совершенны. К тому же он, наверное, запамятовал, что «Бешеный Иван» еще и глухо-слепой, поэтому и не успел увернуться.

Динамика же столкновения мне вырисовывается следующей. РПКСН ударил ПЛА (она водоизмещением в два раза меньше) в нижнюю часть корпуса и добавил ограждением и крышей рубки. ПЛА, получив толчок вверх, начала всплывать, а РПКСН погружаться. Действия РПКСН описаны выше. Затем ПЛА, очевидно, имея повреждения, вышла из-подо льда на чистую воду и двинулась в сторону портов своего союзника Норвегии или домой в надводном положении.

Наш подводный крейсер продолжил свой боевой поход в приполюсном районе и согласно Боевому распоряжению на 78-е сутки от начала похода всплыл в надводное положение в районе своей базы и двинулся к родному причалу. После входа на внутренний рейд с мостика обратили внимание, что буксир, встречающий лодку для оказания помощи при швартовке, резко шарахнулся в сторону, на его палубу высыпала команда во главе с поварихой, показывая руками в нашу сторону. При швартовке к пирсу оркестр, игравший радостную музыку, соответствующую торжественному моменту встречи, поперхнулся и разнобойно замолчал. Четкий строй офицеров двух штабов, тыла и прочих во главе с начальником штаба Флотилии контр-адмиралом Логиновым Владимиром Павловичем рассыпался, и каждый персонально остолбенел.

Пришвартовавшись и сойдя с корабля, я доложил кратко о прибытии, о выполнении задания, о здоровье экипажа. Обычных объятий, рукопожатий было мало, на лицах застыл немой вопрос: «Как тебя так угораздило, родной?». Владимир Павлович меня спрашивает: «Слава, ты свою морду видел?» Поняв его правильно, я ответил, что с мостика мне ничего не видно. «Садись на буксир и полюбуйся». Вместе с фотографом, тем же кап. л-том Левчуком Р.П. мы на буксире обошли лодку и сфотографировали нашу страдалицу. Так появилась эта фотография. Всю документацию, фотографии, а может даже и чьи-то мысли, забрал любимый отдел, а у меня на память осталось несколько снимков из числа прилагаемых к отчёту.

Далее последовал «разбор полетов». Отчетные документы были готовы, подробный анализ плавания также готов к представлению.

На следующий день из Североморска прилетела комиссия во главе с заместителем командующего Флотом вице-адмиралом Рябовым В.А. и началось почти недельное разбирательство происшедшего. Командующий Флотилией вице-адмирал Устьянцев Александр Михайлович сказал: «Слава, корабль привел, людей не потерял, остальное — наша жизнь». В течение недели экипаж отвечал на всякие умные, и не очень, вопросы комиссии. В итоге председатель комиссии вице-адмирал Рябов задал мне один единственный вопрос: «Командир. Вы считаете себя виновным?», на что я ответил: «Ни я, ни экипаж виноватыми себя не считаем». «Мы тоже пришли к такому же мнению», — подытожил председатель комиссии. Командующий флотилией был краток: «Сдавай отчет, сдавай корабль, только поставь его в док и отправляйся с экипажем в отпуск».

После работы комиссии все отчетные документы, ленты самописцев, магнитофонные записи, ленты курсограмм, часть поврежденных металлических конструкций были отправлены в штаб Флота, КБ «Рубин» и в управление Генштаба, Главного Штаба ВМФ.

Будучи в отпуске в Москве я встретился с приятелем, который присутствовал на докладе об этом очень серьезном происшествии Главнокомандующему ВМФ адмиралу Флота СССР Горшкову С.Г. Как обычно в таких случаях оргвыводы следуют для командира в первую очередь. Авторучки кадровиков как средство для отсечения головы и еще кое-чего значимого для мужика были на «товсь!». Главком произнес три слова: «Командира не трогать!». Очевидно, он владел более обширной информацией по этому факту. Не скрою, что, возможно, на это решение повлиял и мой недоклад с моря.

Отгуляв отпуск, экипаж принял другой РПКСН и после уже упоминавшейся привычной подготовки и отработки положенных задач и практических стрельб вновь отправился на очередную боевую службу уже в Атлантику, попутно со мной для «обкатки» пошел молодой, только назначенный, командир РНКСН, мой бывший старший помощник Крыжевский Алексей Алексеевич. По возвращении из этого похода экипаж принял из заводского ремонта осенью 1983 г. свою родную РПКСН «К-465» и летом 1984 г. мы ушли на очередную, мою последнюю, уже десятую командирскую боевую службу, частично тоже подо льдом, но уже к берегам Америки. Об этом походе я попытаюсь рассказать как-нибудь в другой раз. Это был очень трудный поход.

А внимание в виде выговора за вышеописанные подледные дела штаб Флота мне всё-таки оказал. С формулировкой: «За неправильный выбор глубины погружения». Ну что ж, в штабах выбор глубин в Ледовом океане определяется всегда легко и всегда безошибочно. Чем выше штаб, тем безошибочнее выбор. Вот и вся история этой фотографии.